Если добро имеет причину, оно уже не добро; если оно имеет последствие – награду, оно тоже не добро. Стало быть, добро вне цепи причин и следствий.
– Вы возродитесь, предсказываю вам, – сказал Сергей Иванович, чувствуя себя тронутым. – Избавление своих братьев от ига есть цель, достойная и смерти и жизни. Дай вам Бог успеха внешнего – и внутреннего мира, – прибавил он и протянул руку.
Вронский крепко пожал протянутую руку Сергея Ивановича.
– Да, как орудие, я могу годиться на что-нибудь. Но, как человек, я – развалина, – с расстановкой проговорил он.
Девочка поднялась и вышла.
– Ну что же, она выдержала экзамен? – спросил Степан Аркадьич.
– Прекрасно. Очень способная девочка и милый характер.
– Кончится тем, что ты её будешь любить больше своей.
– Вот мужчина говорит. В любви нет больше и меньше. Люблю дочь одною любовью, её – другою.
– Я ничего не считаю, – сказала она, – а всегда любила тебя, а если любишь, то любишь всего человека, какой он есть, а не каким я хочу, чтоб он был.
– Нет, Стива, – сказала она. – Я погибла, погибла! Хуже чем погибла. Я ещё не погибла, я не могу сказать, что всё кончено, напротив, я чувствую, что не кончено. Я – как натянутая струна, которая должна лопнуть. Но ещё не кончено… и кончится страшно.
– Ничего, можно потихоньку спустить струну. Нет положения, из которого не было бы выхода.
Mademoiselle Linon заторопилась и, оставив его, пошла к другой двери. Только что она вышла, быстрые-быстрые лёгкие шаги зазвучали по паркету, и его счастье, его жизнь, он сам – лучшее его самого себя, то, чего он искал и желал так долго, быстро-быстро близилось к нему. Она не шла, но какою-то невидимою силой неслась к нему.
Он видел только её ясные, правдивые глаза, испуганные той же радостью любви, которая наполняла и его сердце. Глаза эти светились ближе и ближе, ослепляя его своим светом любви. Она остановилась подле самого его, касаясь его. Руки её поднялись и опустились ему на плечи.
Она сделала всё, что могла, – она подбежала к нему и отдалась вся, робея и радуясь. Он обнял её и прижал губы к её рту, искавшему его поцелуя.
– Спасать можно человека, который не хочет погибать; но если натура вся так испорчена, развращена, что самая погибель кажется ей спасением, то что же делать?
– Я приеду, когда вы выйдете замуж, – сказала Варенька.
– Я никогда не выйду.
– Ну, так я никогда не приеду.
– Ну, так я только для этого выйду замуж. Смотрите ж, помните обещание! – сказала Кити.
Алексей Александрович был не ревнив. Ревность, по его убеждению, оскорбляет жену, и к жене должно иметь доверие.
– Говорят, это брак по страсти.
– По страсти? Какие у вас антидилювиальные мысли! Кто нынче говорит про страсти? – сказала жена посланника.
– Что делать? Эта глупая старая мода всё ещё не выводится, – сказал Вронский.
– Тем хуже для тех, кто держится этой моды. Я знаю счастливые браки только по рассудку.
– Да, но зато как часто счастье браков по рассудку разлетается, как пыль, именно оттого, что появляется та самая страсть, которую не признавали, – сказал Вронский.
– А для платонической любви не может быть драмы, потому что в такой любви всё ясно и чисто.
Он так знал это чувство Левина, знал, что для него все девушки в мире разделяются на два сорта: один сорт – это все девушки в мире, кроме её, и эти имеют все человеческие слабости, и девушки очень обыкновенные; другой сорт – она одна, не имеющая никаких слабостей и превыше всего человеческого.
Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.