В книге «…И другие» с разных ракурсов увидена и запечатлена столетняя история еврейской интеллигенции: черта оседлости – Москва – Иерусалим. Три автора – три поколения одной семьи – делятся своими воспоминаниями, размышлениями и переживаниями. Ривка Рубина рассказывает о детстве, поэт Елена Аксельрод вспоминает уже ушедших друзей и атмосферу литературной жизни Москвы, художник Михаил Яхилевич строит повествование как спектакль, охватывающий прошлое и настоящее.
В книге «…И другие» с разных ракурсов увидена и запечатлена столетняя история еврейской интеллигенции: черта оседлости – Москва – Иерусалим. Три автора – три поколения одной семьи – делятся своими воспоминаниями, размышлениями и переживаниями. Ривка Рубина рассказывает о детстве, поэт Елена Аксельрод вспоминает уже ушедших друзей и атмосферу литературной жизни Москвы, художник Михаил Яхилевич строит повествование как спектакль, охватывающий прошлое и настоящее.
Как соблюсти субботу в тюремном ШИЗО? Как благословить зэковскую пайку? Каково это — угодить на принудительное лечение через неделю после свадьбы, увидеть первенца только на свидании в лагере и узнать о его обрезании из "малявы", которую теща передала с воли? Носон Вершубский рассказывает свои майсы так, как будто в чудесном превращении советского политзэка в американского раввина нет ничего героического. Обыкновенная авантюрная биография в необыкновенное время — немного везения, неисчерпаемый...